Нет, эти два года, проведенные мною в Нью-Йорке изменили меня если не кардинально, то основательно.
Вот взять хотя бы то, что теперь зимой я чувствую себя крайне некомфортно, а два года назад зима была моим любимым временем года после осени, и я не видела ничего плохого в постоянном холоде и грязевой каше на дорогах.
У меня не трескались руки от мороза так, что я уже пару месяцев не могу их залечить; я не бесилась из-за того, что на улице пиздец как скользко и приходится ходить маленькими шажками; меня не раздражали снежинки, постоянно попадающие на лицо и лезущие в глаза; я никогда не проклинала зиму за кусачий ветер, отмороженные пальцы рук и ног, вынужденность закутываться в несколько слоев одежды и чувствовать себя капустой..
Но хуже всего — оцепенение, чувство того, что на три месяца ты погружаешься в сон, в кому, и словно наблюдаешь за собой и за событиями вокруг себя со стороны. Постоянный холод раздражает, вынуждая постоянно хотеть залезть в теплую постель и спать-спать-спать до наступления весны. Озябшие ладони, мерзнущие пальцы, которые отказываются держать в руках ручку и играть на пианино.
Осколки льда в сердце и в разуме, погружающие в пугающее равнодушие даже к самому себе и к своему времени. Я нахожусь в глыбе льда, в гранях которой, столь похожих на зеркала, каждый из окружающих, кинув взгляд на меня, видит лишь свое отражение. И не то, чтобы это было плохо — в таком состоянии меня трудно задеть или ранить, но равнодушие тоже ранит по-своему, ведь даже скованное льдом, сердце не перестает быть горячим, не перестает чувствовать.
Но никто не хочет ранить свои руки ледяными лезвиями, ведь у каждого есть свое тепло, свой огонь. А растапливать свою глыбу мне придется видимо самой, изнутри, не иначе, чем слезами.
Или ждать весны. Провести еще два месяца, скрючившись в одном положении.

Хотелось бы мне знать, что изменилось.